Я часто ловлю себя мысли, как же много постоянного труда мне приходится вкладывать в роль психолога по отношению к детям.
Почему это труд, почему он не становится просто частью жизни с детьми? Нерефлексируемой, расслабленной жизни?
Популярная психология вынесла в массовое знание нейропсихологические особенности формирования детского мозга, теорию привязанности, теорию поэтапного формирования и ближнего круга, активное слушание, и так далее, и так далее.
Но большинство из нас не были воспитаны с этим фоновым знанием. Никто не боялся подавить наши инстинкты исследования, нарушить привязанность, убить мотивацию, создать невроз, задавить самооценку. А мы теперь все это знаем, и знаем про собственную самооценку, и неврозы, и мотивацию, и страхи, и хотим как лучше.
Вот поэтому я работаю “немножко психологом” своим детям. Из-за хора бабушек в голове. Я работаю, когда говорю “малыш, посмотри на меня, ты устал сейчас и раскричался от усталости, тебе просто пора спать” вместо “хватит орать марш в свою комнату”, когда говорю “ой как жалко, ты так старалась” вместо “а я же тебе сто раз говорила!”, когда говорю “иди поцелую коленку, ничего, попробуй еще, я помогу” вместо “а что ты хотел, лазишь где попало”.
Все мои несказанные “пошел отсюда паршивец!”, “тебе это совершенно не идет”, “господи какая чушь!”, “хватит хныкать как девчонка”, “ой нашел чего бояться, позорище”, “пока не сделаешь, я с тобой не разговариваю”, все битвы с 4 летними упрямцами, в которые я нашла в себе силы не вступать, вся эта ежедневная работа – понять свою бурю, понять свои детские эмоции, дать им быть но все же поступить правильно, слыша их бесконечным фоном, не врать себе, не подавлять, но поступить правильно – это труд.
Просто подавлять свои порывы и программы – путь в никуда. Делать вид, что все миленько, когда внутри ненавидишь – ребенок почувствует и будет давить дальше.
Раньше я просто не сдерживалась и вываливала на ребенка “как ты мне надоел!!!”, потом отходила и через полчаса обнимала искренне.
Потом я научилась подтормаживать, выдыхать, выходить, и выплескивать “как ты мне надоел” в многозначительном вздохе или битье головой об стену, а потом возвращалась через пять минут и обнимала искренне.
Потом я научилась делать это, не выходя и громко не вздыхая. Просто мысленно произнося “как же ты мне надоел” и уже через минуту искренне обнимая.
А теперь я могу делать это параллельно. Одновременно где-то в одном отделе идет выплеск “как он мне надоел!”, и почти тут же идет желание искренне обнять.
Мне не нужно подавлять исковерканную маму, чтобы изобразить понимающую маму. Они обе – это я. Они сожительствуют. Для меня огромный ресурс пришел именно с принятием мамы исковерканной, с пониманием, что себя мне не переделать, она перестала пытаться прорваться в узкие щели, он там внутри всегда, серой тенью, и ничего страшного.
Мне хочется надеяться, что хор в голове моей дочери будет говорить что-то иное. Что ей не придется разделять автоматическое и правильное. Что она просто сможет со своими детьми жить, не думая, не борясь с собой, не работая. Жалеть, не подавляя желания высмеять, принимать, не подавляя желания отвергнуть, обнимать, не желая внутри оттолкнуть.
Это работа на всю жизнь. Она постепенно становится легче, как становится легче тренированному телу.
Слом шаблона – это бесконечный труд, неоцененный. Чего мне стоило НЕ поступить так, как требуют инстинкты, не сможет понять моя дочь. У нее уже есть инстинкт подойти и обнять, когда я ругаюсь. У меня его нет. У меня есть труд подойти и обнять, когда ругается она.
