Мы влияем всегда, хотим мы этого или нет. Мы влияем, когда влезаем и когда не влезаем, когда активно участвуем или когда не обращаем внимания. Дети все равно, так или иначе, растут «об нас».
Когда ребенок тянет за хвост кошку и мы объясняем ему, почему так лучше не делать, мы влияем. Когда ребенок увидел какую-то муть по телевизору и пришел к нам с вопросом, то, показывая ему разницу между мутью и искусством, мы влияем. То есть, если мы выбираем не воздействовать на его решение относительно будущей профессии или не контролировать его времяпровождение с гаджетами, мы просто делаем выбор влиять отстранением — в надежде на развитие его собственных сил и ответственности. И это вполне осознанное влияние.
Кто-то предпочитает платить детям за помощь по дому, надеясь этим развить правильное отношение к деньгам. Я предпочитаю не платить детям за дела по хозяйству, стремясь развить правильное отношение к «семейному долгу». Но это всего лишь наши разные картины мира и основанные на них разные задачи и способы влияния, и каждый, хочется надеяться, живет в согласии с собой, совершая этот выбор, и это правильно.
Что же такое «влиять на ребенка»? Когда мы говорим: «Мне не нравится, что ты общаешься с Мариной, она плохо на тебя влияет», «Мне кажется, новая школа очень хорошо влияет на него», — мы имеем в виду, что данный человек или обстоятельства приводят к внутренним изменениям. Влияние — это слова, действия, поступки, которые действуют так, что ребенок меняется внутри.
Основное отличие влияния от принуждения заключается в том, что принуждение подразумевает ту или иную форму насилия, а влияние — создание возможности для добровольных изменений. Ребенок тянется за родителем, который для него авторитет.
Для маленького ребенка родитель изначально — авторитет по умолчанию, просто вследствие положения мамы и папы. Это как аванс доверия, выданный нам природой и помогающий нам и детям справляться с жизнью.
Но вот наступают первые кризисы, и родительский авторитет начинает шататься с первым «неть!». И часто интуитивной реакцией страха является желание немедленно вернуть этот авторитет на положенное ему место.
Собственно, вся тема про «старших надо (надо!) уважать» — это паника, вызванная потерей авторитета, и попытка сохранить его насилием. Самое смешное, что насилие разрушает именно авторитет, заменяя его авторитарной властью. Но ребенок продолжает расти, и этой власти требуются все более жесткие меры, все больше манипуляций, запугивания, унижения и насилия, чтобы власть удержать.
Если авторитет потерян, влиять невозможно, остается только принуждать и контролировать.
Принуждение же, как любое насилие, естественно вызывает изменения, но какие?
- Во-первых, внутренний бунт.
- Во-вторых, потерю доверия.
- В-третьих — исчезает внутренняя мотивация.
Говоря грубо, вам просто больше не верят. Смиряются, вынуждены послушаться, но — не верят.
Выходит, что, если мы надеемся, что в ребенке вызреют важные для нас изменения, вызреют изнутри, став личными ценностями и убеждениями, — мы должны уметь влиять.
То есть оставаться авторитетом.
То есть обладать качествами, знаниями, умениями, способностями, значимыми для ребенка. А для ребенка не очень значимо, что у нас ученая степень по математике или Audi последней модели. Для него важно: безопасно ли с нами? Можно ли довериться нам, расплакаться при нас, сорваться при нас, ошибиться при нас — и чувствовать себя в безопасности? Для него существенно, уверены ли мы в себе. Крепко ли и спокойно ли с нами рядом. Справляемся ли мы с жизнью, любим ли ее. Можем ли мы справиться, когда у него помялась бумажная ракета или по математике двойка. При чем не факт, что мы должны быть спецы по склейке ракет или иметь связи с директором школы. А то, что мы умеем справляться со стрессами и кризисами, и можем показать ему как.
И чем больше родитель — истинный лидер, а не облеченный властью тиран, чем чаще он идет на шаг впереди, чем уверенней и спокойнее прокладывает дорогу, тем естественнее и спокойнее ребенку идти за ним, тем сильнее авторитет, тем меньше нужно принуждать, тем естественнее влиять.
А можно ли совсем без принуждения? Нельзя. Так или иначе будут ситуации, когда в машине нужно пристегнуться и времени на «влияние» нет, всех заклинило на оси. Когда мы решаем применить силу, рявкнуть, заставить — мы запускаем отрицательный посыл, и ребенок его запомнит вместе со страхом. В каких ситуациях мы готовы заплатить эту цену, принять на себя гнев и отвержение ребенка?
Я выбираю свои битвы. Пусть «мама ужасно ругалась, и мне было страшно и плохо» будет тогда, когда ребенок решил помучить кота или отомстить сестре, а не когда он написал в штаны или случайно разбил чашку. Если мне придется настоять и заставить, то пусть я буду делать это в чем-то значимом, а не в доедании супа. Я не вижу большого вреда в принуждении “убери за собой тарелку», «слезь со стола», если при этом в значимых вещах — во что верить, что любить, чем интересоваться, о чем мечтать, к чему стремиться, чем увлекаться, как чувствовать — нет насилия.
