Можно ли разбаловать ребенка безусловной любовью и что стоит за страхом «вседозволенности».
Много лет назад я получила такой комментарий на одну из своих статей. До сих пор, когда я перечитываю его, я грущу.
«Я считаю, что любовь — это плата за что-либо. Любить хулигана никто не будет. Если ребенок ведет себя хорошо и слушается, значит будет мамина любовь и дружба. Нет — значит, иди гуляй. А так дитя с пеленок усвоит, что все равно эта дура меня любит, значит, можно все и ничего мне за это не будет. В данном случае и страх должен присутствовать. Если я провинюсь или буду баловаться, мама просто не заберет меня из садика, бросит, отдаст, да просто выгонит из дома и все. Зависимость хорошего поведения и платы за это. Растить в тепличных условиях мужика, который должен в окопе на голой земле спать и есть армейскую кашу, выживать в нечеловеческих условиях и терпеть сложности, нельзя. Любовь это не для мужика. Жестко. Но результат — крепкий и стойкий мужик, который не сопли жует, а действует, всегда впереди. У нас уже в четыре года армейская муштра. Любить нужно, но любовь должна быть разумной, и если он провинился, то должно быть жесткое наказание и страх, что будет мне за это. Я понимаю любовь, как вседозволенность. Люблю, значит, все прощаю. Прощать значит заниматься попустительством. Я не говорю, что нужно помнить обиды всю жизнь и мстить за них до гроба, но не спускать же все с рук. Я люблю за что-то, просто так не могу. И еще маленький нюанс. Любовь — это необходимость открыть себя перед другим человеком, вывернуть душу, оголить все. А зачем это делать?»
За таким видением мира и любви к ребенку стоит несколько распространенных убеждений:
«Человек должен знать, что жизнь бывает жестока».
Скажем прямо, сложно будет от него это скрыть. Кроме десяти минут, в течение которых знающий и осознанный родитель дает ребенку опыт принятия и эмпатии, есть все остальные 23 часа 50 минут, когда ребенок учится пассивно всему: и нашей поднятой брови, и раздражению, и ухмылке, и нашим взрослым неэмпатичным разговорам, и ссорам, и обидам, и анекдотам, и злости; к тому же кроме родителя ему встречаются еще десятки и сотни неэмпатичных людей, начиная от медсестры в роддоме и заканчивая соседками по подъезду. Ребенок успеет увидеть разнообразие жизни. Намеренно делать ребенку прививки «нелюбви» — это примерно то же, что специально заставлять его дышать из выхлопной трубы: а то вдруг привыкнет дышать чистым воздухом. Опыт нелюбви он получит, хочется нам того или нет. Ребенок, выросший в попытках любви и принятия (попытках, ибо никто из нас не бог), получает запас душевного здоровья, примерно так же, как лето на свежем воздухе укрепляет нас перед долгой зимой.
Он вырастет. Из мокрых штанов, забывчивости, истерик и бардака.
«Если приучить, он привыкнет».
Этот миф базируется на незнании особенностей развития личности. Незнании того, что те или иные черты личности формируются поэтапно, с взрослением. Что нельзя ждать от ребенка желания делиться в два года, сочувствия — в три или осознанности в четыре. Ребенок, истерики которого родители пережили в терпении и понимании в два-три года не будет истерить в семь лет, точно так же, как ребенок, писающий в штаны в год, не будет делать это в десять. Незнание особенностей детского развития рождает массу страхов, и ребенка «приучают» быть добрым в два года в страхе, что детский эгоизм сохранится до 25. Сохраниться он и правда может, причем именно тогда, когда нормальному взрослению ребенка мешают и мальчик или девочка застревает в периоде войны за право за мамину любовь и воюет с упорством трехлетки, до сорока. Он не “привыкнет” быть ребенком, если ему дать право быть собой в каждом возрасте. Он вырастет. Из мокрых штанов, забывчивости, истерик и бардака.
«Если детей любить, они останутся эгоистами».
Вот это очень опасный миф, потому что за ним стоит еще более глубокое убеждение, будто человек по сути своей — существо дурное и только жесткий запрет на эгоизм делает из него Человека.
Человек по сути своей — существо социальное. Ему свойственно все: величайший эгоизм и величайшее самопожертвование — и проявляет и развивает в себе эти способности в ответ на окружающих. Если человек живет в опасной агрессивной среде, где много унижения, насилия и бесчувствия, он вырастает закрытым, озлобленным и бесчувственным. Если человек живет в поддерживающей, уважительной и питающей среде, он вырастает уважающим, благородным и щедрым.
Что такое «вседозволенность»? Это создание ребенку такой среды, в которой каждое его «хочу» всячески поддерживается и удовлетворяется. Вседозволенность случается зачастую из лучших побуждений, когда родитель, особенно переживший полное лишений детство, стремиться «дать ребенку все». Опасность вседозволенности даже не в том, что ребенок начинает ориентироваться только на свое «хочу», а в том, что он научается жить, исходя из «хочу». А «хочу» не равняется «нужно».
Природа нас интересно создала. Мы с самого малого возраста награждены практически взрослой силой желаний. Мы хотим, требуем и добиваемся. Это великая сила, бесконечно толкающая ребенка на приобретение новых знаний и умений (и вещей!), освоение мира и пространства, отстаивание себя. Вот чего нет у маленького ребенка, так это опыта, позволяющего ему отличить плохое от хорошего, вредное от полезного, опасное от безопасного, здоровое от ядовитого. У него есть сто лошадиных сил желания, но нет руля.
Взрослый исполняет эту роль — направляя, приостанавливая, улучшая видимость, подпитывая, поддерживая и вовремя исправляя поломки. Собственно, взросление — это передача этих ответственных ролей ребенку по мере того, как он отращивает в себе умение управлять своими чувствами, формирует ценности, набирается опыта, создает свои алгоритмы, учась себя слышать и вовремя распознавать, когда нужен отдых, а когда — ремонт.
Давая ребенку по потребности, родитель поневоле учит ребенка замечать свои потребности и отличать их от желаний.
Принятие ребенка означает понимание его незрелости. Это бережная готовность вовремя установить границы, вовремя притормозить, вовремя напитать, это забота, внимание, поддержка. Это понимание сути растущего незрелого существа, понимание с высоты собственного опыта его нужд, а не только желаний.
Ребенок хочет скакать в кровати, но нуждается в сне. Ребенок хочет ссориться, но нуждается в понимании. Ребенок хочет немедленно отобрать понравившуюся игрушку, но нуждается в столкновении с границами других.
Давая ребенку по потребности, родитель поневоле учит ребенка замечать свои потребности и отличать их от желаний. Если четырехлетний упрямец вопит: «Я хочу, чтобы банан был опять целым», — принятием будут слова: «Ты не хотел, чтобы я ломала банан», — а не попытка банан склеить. Потому что, требуя невозможного, ребенок нуждается в том, чтобы быть понятым и услышанным, но хочет целый банан.
Принятие ребенка – это послание «Я вижу, слышу и понимаю тебя». Я понимаю, как тебе хочется, понимаю, как грустно, понимаю, каково было тебе в этот момент, понимаю, что сейчас ты на меня ужасно злишься. Мир — вот такой, но я с тобой, я понимаю тебя. Я не могу изменить мир, не могу позволить тебе бить сестру или портить вещи, я не разрешу тебе скакать полночи на голове или залезать на кресло с ногами. Ты наверное на меня обидишься, но будет так. Но я понимаю, каково тебе.
Возможно, принятие порождает такие страхи, потому что оно требует понять ребенка, открыться ему, а не спрятаться в скорлупу из методов воспитания. Внезапно перед тобой не непослушный скандалист, который ремня просит, а живая, ранимая, доверчивая душа, смотрящая на тебя во все свои детские глаза. Почти такая же, как у нас самих где-то глубоко внутри.
И ее нельзя «развидеть».
Автор: Ольга Нечаева
